Про психологію фронту і запахи війни, снайпера-жартівника, спирт у рукомийнику, ненависть жителів Донбасу і безтурботний Київ - в інтерв'ю для Цензор.НЕТ.
Рассказ об Илье (Хоттабыче) Лысенко лучше начать с картинки из жизни 25-й отдельной воздушно-десантной бригады.
24 августа, День Независимости. В военно-полевом лагере под Дебальцево в расположении медицинской роты оперируют местного жителя, которому не повезло ехать по окрестной дороге в разгар наступления сепаратистов. Осколок попал то ли в заднюю часть бедра, то ли в седалище, и мужчина переживает, что ему ампутируют ногу. Врачи утешают его: все будет хорошо, скоро будешь бегать, как новенький.
За спинами работающих под открытым небом медиков стоит медицинский волонтер Илья Лысенко по кличке Хоттабыч. 46-летнего Хоттабыча и его машину скорой помощи в зоне АТО знает каждый второй, если не каждый первый: вместе с напарницей Ольгой Башей по кличке Кроха он может вывезти и дьявола из пекла. Но пока он привез в лагерь раненого и теперь наблюдает за тем, как врачи извлекают осколок.
Внезапно над лагерем проносится гул: это со стороны Дебальцево ударил "Град сепаратистов". Заряд уходит куда-то дальше, но оперировать, и даже стоять рядом, становится неуютно. Мужик нервно смотрит в небо - и тут откуда-то из-за спины раздается безмятежный голос Хоттабыча:
- Видишь, мужик, какие пидарасы эти сепаратисты. Ты знаешь, чего они стреляют? Это они за твоей жопой охотятся…
И напряженную тишину сотрясает смех. Смеются зеваки-солдаты, смеются медики, забыв обо всем, смеется сам мужчина. Страха в его глазах - как не бывало…
Хоттабыч, он такой: может пошутить и разрядить атмосферу; но может рассказать такое… На этой войне он всякого насмотрелся, на счету экипажа его скорой - многие спасенные жизни, но сам он об этом предпочитает не распространяться. Зато с ним интересно говорить буквально обо всем: слишком уж штучный человек. Однако, довольно рассказов: пора дать слово самому Илье. Мы сидим в кафе одного из киевских торговых центров, и первый вопрос приходит в голову сам собой:
- Ты делал успешную карьеру в менеджменте, работал со страховыми и автомобильными компаниями. Кредитование, страхование, автосалоны, продавцы…В какой момент менеджер Илья Лысенко осознал, что в зоне АТО его опыт и умения нужны больше, чем "в миру"?
- Во-первых, зона АТО появилась не то чтобы неожиданно: она у меня просто плавно перетекла из Майдана. Я не находился на Майдане постоянно, скорее, появлялся там эпизодически. На баррикадах не стоял, максимум что делал - это подносил продукты или медикаменты. Пару раз выдергивал с баррикад получивших ожоги ребят; пару раз бинтовал, накладывал шины на переломы. Собственно, так для меня Майдан и прошел - в помощи тем, кто был там на баррикадах. Приехал, побыл несколько дней, уехал…
- Между тем, чтобы быть на подхвате, и тем, чтобы без выходных работать в зоне АТО, - есть большая разница. Как сложилось так, что ты оказался на фронте и стал там играть заметную роль?
- Маю час і маю натхнення (смеется. - ред.). На самом деле в один прекрасный день на Майдане у меня, как и у многих других, в голове сработал выключатель: возможно, именно меня и не хватает, чтобы в этой стране закончилось вот это все?
А после Майдана было Межигорье, куда меня прислал Штаб Национального Сопротивления, чтобы я сохранил имущество поликлиники в Межигорье и одновременно организовал бы там медицинское обеспечение. Некоторое время приезжали врачи, работали вахтовым методом, оказывали помощь. Именно там в качестве одного из присланных врачей появился Армен Никогосян.
И, помогая "Самообороне" в Межигорье, мы как-то постепенно начали помогать первому батальону Нацгвардии, который находился рядом в Новых Петривцях. А когда этот батальон отправили на передовую, ничего не оставалось, как сопровождать их дальше. Так мы оказались на передовой, я и Армен Никогосян - на первой машине скорой помощи, которую нам дал Штаб национального сопротивления. Эта машина весь Майдан вывозила раненых в больницы.
"Я ВИДЕЛ В БАТАЛЬОНАХ КОМАНДИРОВ, КОТОРЫХ ПРОСТО-НАПРОСТО НАДО БЫЛО ПРИСТРЕЛИТЬ"
- С той поры большая часть твоей жизни прошла в зоне АТО. Скажи, у тебя, как и у многих других, есть ощущение того, что на фронте встречаются лучшие, чем в тылу, люди? И не становится ли поэтому зона АТО своего рода наркотиком?
- Нет, на самом деле это не наркотик. Хотя многие люди нашли себя именно там, в зоне АТО. Здесь, в гражданской жизни, человек не знал, чем заняться, а там многие бойцы действительно ощущают себя в своей тарелке.
- Как думаешь, почему?
- Очень просто: в гражданской жизни приходится принимать много решений, за которые человек несет личную ответственность. И платить по счетам, и заботиться о ближних, и, в конце концов, не нарушать закон. А в зоне АТО, во-первых, резко сужается зона ответственности. Во-вторых, часть зоны ответственности переносится на решения твоих командиров. И самое важное: человек, находясь в зоне АТО, понимает, кто враг, а кто друг. И понимает, что есть основная задача: не допустить, чтобы враг пришел сюда. И сохранить своих друзей, свою страну.
И вот именно простота в принятии решений и понимании того, что ты должен здесь делать, дает многим людям, попавшим в зону АТО в качестве бойцов, ощущение того, что ты находишься в своей тарелке. Простые действия, простые решения, простая ответственность. Понимание того, что сделанное тобою сейчас - это хорошо. Значит, ты доволен, ты выполнил свой долг.
- Случалось ли тебе на фронте видеть ситуации, когда волей-неволей задаешь себе вопрос: насколько авторитет командира действительно бесспорен и адекватен в сравнении с авторитетом некоторых бойцов?
- Скажем так: я видел в батальонах командиров, которых просто-напросто нужно было пристрелить. Прямо там, на передовой. Я видел командиров, которые основной задачей для себя считали выжить в течение 30 дней своей командировки в зону АТО. И не считали основной задачей сохранить своих бойцов. И такое было.
Были ли среди бойцов люди, которые имели более высокий авторитет, чем их командиры? Да сплошь и рядом. Особенно в начале, еще под Славянском.
- За эти месяцы ты видел много раненых людей, множество погибших. В какой мере, по твоим наблюдениям, мужество человека, его приоритеты проявляются, когда он серьезно ранен?
- Да какое тут мужество, когда человек ранен? Насчет этого лучше всех, наверное, сказал Леша Мочанов: "Мне по**ру, кто мне даст деньги на то, чтобы я помог этим парням выжить". Если это будут деньги от Януковича, - я их возьму. Если это будут деньги от наркоторговца, от торговца оружием - я их возьму. Потому что я эти деньги потрачу на то, чтобы спасти там жизни. Бойцу, который будет истекать кровью на носилках и ему в этот момент будут вводить обезболивающее "Буторфанол", - ему будет все равно, на какие деньги куплен этот "Буторфанол". Я не думаю, что человек откажется от помощи, если эта помощь будет куплена на деньги от наркотиков или от Януковича. Потому что человек, который готов вот-вот встретиться со своей смертью, - ему неважно все остальное. Ему просто нужна помощь. Так о каком мужестве здесь идет речь?
Когда-то мы выдергивали из лесу очень сильно обгоревшего механика БТРа. Его машину подбили и, уводя ее из-под огня на поражение, этот парень проехал в пылающем БТРе еще метров 300 и загнал его в глубину леса. Мы вытащили его, и всю дорогу он спрашивал: "Доктор, так что я теперь, уродом буду? Меня девушки не будут любить?"
- И что ты ему сказал?
- А я ему ничего тогда не сказал. А теперь уже не скажу. Он умер.
Нет там мужества. Вот кто о чем в последний момент подумал, то и сопровождает его перед смертью…Один парень перед тем, как погибнуть, переживал, чтобы не потерялись его бронежилет и каска.
- Как ты чувствуешь, что нужно сказать человеку, который вот-вот умрет? Или человеку, которому нужно продержаться, пока его везут в больницу?
- А я ему ничего не говорю. Потому что пока мы добираемся до больницы, я сижу за рулем. Максимум, что я могу сказать, происходит в тот момент, когда я в носилках забрасываю его в машину. А дальше - Оля, дальше врач.
- А что в таких случаях говорит Оля?
- Я не слышу. Потому что когда скорая помощь идет по дороге в больницу, это очень шумно, очень опасно, и я не слышу, что говорят остальные.
- Помнишь самую высокую скорость, на которой ты ехал в зоне АТО?
- Ну, сейчас мы поменяли двигатель, и наша машина почему-то стала немного медленнее передвигаться. А максимум, что показывал GPS, был 196 км в час. Это на старом двигателе. Сейчас чуть помедленнее, километров так на 15.
"АМПУТИРОВАННУЮ РУКУ ОТДАЛИ НАМ, ЧТОБЫ МЫ ЕЕ ПОХОРОНИЛИ. Я НА ЭТОМ МЕСТЕ ЧТО-ТО ВРОДЕ МОГИЛЬНОГО КАМНЯ СДЕЛАЛ"
- Были ли на этой войне ситуации, когда ты плакал?
- Да.
- И часто?
- Раз пять.
- Расскажи хотя бы об одном случае.
- Забирали мы парня с травматической ампутацией руки. А потом доставили его в больницу, и уже на операционном столе врачи все-таки обрезали остатки кожи, на которой она держалась. И отдали ее нам, чтобы мы ее похоронили. И вот человек живет без руки - а кусочек его где-то похоронили…
Я на этом месте специально что-то вроде могильного камня сделал. А вдруг человек когда-нибудь меня найдет и спросит: "А где моя рука?"
- А от счастья плакать доводилось? По принципу компенсации, например? Или успел довезти, все удачно сложилось…
- Нет, не было такого.
- Что, чувствуешь себя в таких случаях, как выжатый лимон?
- Нет, я просто чувствую жуткую головную боль - и все. Вообще для меня головная боль - это бич этой войны. Она меня преследует все эти пять месяцев.
- А до войны не преследовала?
- Реже.
- Это что-то вроде мигрени?
- А я не знаю даже, как это называется. Ты не забывай, я же менеджер, а не врач (смеется. - Е.К.).
- А бывало на этой войне такое, что ты гнал свою машину и думал: "Ну, все, кажется, на этот раз п****ц…"?
- Смотря какой п****ц ты имеешь в виду (смеется. - Е.К.).
- Полный и окончательный. Что, вот, на этот раз убьют.
- Один раз я действительно сильно переживал. Мне показалось, что на трассе я на высокой скорости потерял контроль над машиной. У наших машин обычно на высокой скорости моментально сдыхают тормоза, и ими пользоваться невозможно. Потому что машины тяжелые, на высокой скорости мгновенно теряют эффективность.
А тут пришлось делать даже не тройной, а четверной обгон. То есть две машины в нашем ряду, плюс встречные - и мне приходилось это все обходить по встречной обочине на скорости за 160 км/ч. Но полный привод сделал свое дело. Это прекрасный автомобиль.
- Слушая тебя, я вспомнил героического профессора Всеволода Стеблюка из батальона "Миротворец", который под Иловайском спасал людей. У него была машина, которую он называл Жужей - транспортер переднего края, без верха, вроде бы совершенно беззащитная - но эта машина уцелела, единственная в полностью уничтоженной колонне танков и БТРов. Еще и людей спасла. Так вот, в разговоре Стеблюк говорил о ней так, как говорят о любимой женщине или ребенке, которым гордишься. У тебя к твоему автомобилю - такое же отношение?
- К этому - да. Смотрите, Жужа под Иловайском прошла немного, но достойно. Но она выполняла другие операции: ее задача была, в основном, сделать подскок с передовой, выдернуть на короткое расстояние. А наш автомобиль работает на средние расстояния. Мы как раз с подскока забираем и максимально быстро доставляем туда, где уже нужно не заставлять человека жить, а реально его лечить.
У нас были случаи, когда мы привозили в Артемовскую больницу четырех человек, успевали их выгрузить; двоих тут же начинали оперировать, мы за это время успевали смыть из машины всю кровь - и в это время поступал звонок: ну, все, можете подъезжать, прислали вертолет!
То есть мы к тому моменту успевали проехать 50 километров, разгрузиться, начать оперировать людей, и к этому моменту только успевал прилететь вертолет. И я понимаю, что если не этот замечательный автомобиль, который за полтора месяца прошел в зоне АТО более 30 тысяч км…другого авто быть не может для решения вот этих задач. Просто не может.
"ЕСЛИ В ГРАЖДАНСКОЙ ЖИЗНИ ЛЮДИ КУРЯТ УМЕРЕННО, ТО ЗДЕСЬ ПЕРЕСТАЮТ СЧИТАТЬ СИГАРЕТЫ"
- Даже пробыв в зоне, где работают минометы и "Град", 3-4 дня, обзаводишься привычкой втягивать голову в шею, обостренно реагируешь на любой резкий звук. А я могу себе представить, что чувствует человек, проведший там месяцы. Что ты делаешь для того, чтобы выдержать эту тревогу, это постоянное состояние стресса? Разговоры с хорошими людьми, полчаса чтения, водка?
- Ну, во-первых, любой шум мозг привыкает воспринимать, исходя из того, опасный это шум или нет. Даже свист летящей мины: в подсознании само собой срабатывает, куда она летит. А по поводу водки…как-то привезли мне в пятилитровой бутылке из-под воды - 5 литров спирта. А кто-то взял этот спирт - и в рукомойник залил…все эти 5 литров…
- Ужас какой!
- И всем так весело было - когда кто-то идет умываться и потом орет. Говорят, никто с кружкой не подходил, все подходили умываться…
(Думает) Да нет, знаешь, в гражданской жизни я больше употреблял, чем здесь. И потом, это не спасение, это, скорее, способ какой-то коммуникации и общения в момент затишья. Бывает, приезжают с литровой бутылкой водки. Или полуторалитровой бутылкой водки - человек, так, на 10-15. И больше удовольствия здесь дает сам процесс - жарить шашлык, не спеша разговаривать и не думать, что вот-вот может быть минометный обстрел.
Во всяком случае, вокруг себя я пьяных никогда не видел. Ну, чтобы действительно пьяные. Но слышал, что случаи бывают (смеется).
- Один офицер рассказывал мне, что, будучи в окружении под Луганском, его организм подсознательно стал меньше есть - чтобы меньше ходить в отхожее место. Потому что "Град" дважды бил по лагерю его полка в то время, когда он справлял нужду. Спрошу тебя, как человека, много повидавшего на этой войне: как много из того, что человек делает в зоне опасности, он делает непроизвольно?
- По поводу того случая, который ты описал…на Карачуне был подобный случай. Там снайпер работал, а гальюн находился на определенном отдалении от основного лагеря. И к нему вела тропинка. И вот снайпер любил дождаться момента, когда кто-то пойдет в гальюн - и просто не выпускал оттуда человека. Веселился подобным образом. То есть он даже не столько перед собой ставил задачу подстрелить бойца, сколько ему хотелось весело смотреть, как кто-то пытается выйти из туалета - и выползает потом оттуда ползком.
- А какие привычки вырабатываются на войне? Такие, каких не было до войны и которые наверняка останутся после войны.
- Сколько людей - столько привычек. По жизни или даже приобретенных в зоне АТО. Что у меня за привычки? Я не знаю, что я приобрел, но могу сказать, с чем я распрощался.
- Ну-ка, интересно.
- Я наконец-то окончательно распрощался с курением.
- Извини, но как на фронте такое может быть? Стресс, напряжение - люди наоборот курят больше!
- Ну, я перестал курить где-то года два назад. Хотя иногда в кругу друзей мог взять покурить сигару. А здесь это окончательно исчезло. Нет ни малейшей потребности. Более того, захотелось избежать кучи запахов (смеется. - Е.К.). И один из них - запах даже не самого курева, а курящих людей.
Вообще, много запахов стало символами этой войны. В первую очередь, это запах солярки. Весь Донбасс провонялся соляркой - от БТРов, большегрузных МАЗов, тягачей, таскающих танки. И на сегодняшний день это и есть запах Донбасса. Двигатели все старые, 60-х - 70-х годов, они чадили раньше и чадят сейчас.
И второй по счету запах, с которым хочется распрощаться, - это запах курящих людей. Многие волонтеры сюда привозят блоками сигареты. И если в гражданской жизни люди курят достаточно умеренно, то здесь многие перестают считать сигареты. Они их теперь сами не покупают - и курят, курят, курят…
- А какие запахи чаще всего встречаются внутри вашей скорой?
- Я знаю только один запах, от которого всегда хочется избавиться. Это запах крови. На избавление от этого запаха уходит много энергии. И очень много перекиси водорода. В машине мы фактически живем: в поле мы в ней ночуем. Оля спит на передних сиденьях, я сплю на носилках. Поэтому для нас это очень важно. И это тот запах, от которого в первую очередь необходимо избавляться. Запах медикаментов не так раздражает, как запах крови, который постепенно, через несколько дней, становится запахом смерти.
- Расскажи о второй половинке своего экипажа, Оле Башей по прозвищу Кроха.
- Оля - это на самом деле настоящий подарок. Компактный такой подарок, мало места в машине занимает (улыбается. - Е.К.). Мало кушает опять-таки, немного запасов с собой надо возить…
Но все это шуточки. А появилась Оля совершенно неожиданно. Она искала применения себе именно в качестве помощницы волонтера. Но когда ей поступило несколько предложений съездить в зону АТО, помочь отвезти гуманитарку, она их отвергла: "Я не это имела в виду, мне не нужна экскурсия в зону АТО, чтобы в Фейсбуке зачекиниться и выложить фотографии с оружием или на фоне подбитого объекта". Мне, говорит, не интересно туда съездить, я хочу полноценно участвовать.
И она нашла меня в Фейсбуке. И сказала: я еду с тобой. Я говорю: ну, давай встретимся, я же тебя в лицо никогда в жизни не видел!
- В общем, Оля поставила тебя перед фактом…
- Фактически да. Она - барышня с одной стороны мягкая, а с другой - конкретная. Может улыбаться, смеяться, но если что-то решила, все доводит до конца. Очень целеустремленный человек.
Поэтому она сначала предложила подумать, а потом уже задала вопрос: "Какой будет положительный ваш ответ?" (хохочет. - Е.К.). Ни на секунду ни разу в ней не разочаровался. Абсолютно надежна, абсолютно незаменима. Мечтала когда-то работать в органах, в следствии - поэтому морально готова ко многому. И плачущей я ее видел только один раз.
- При каких обстоятельствах, если не секрет?
- Спроси у нее как-нибудь сам. Вы же знакомы.
"ТАКОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ЧТО В ДЕБАЛЬЦЕВО ВОЙНА НАЧАЛАСЬ КАК МИНИМУМ 40 ЛЕТ НАЗАД"
- Непременно спрошу. А еще меня интересует такой вопрос о Донбассе: тебе ведь, должно быть, неоднократно случалось вывозить из опасной точки в больницу местных жителей - и, довезя, слышать вместо благодарности злое бурчание. Не возникало ли в таких случаях ощущение: "Да нахрена я все это делаю?!"
- Оно постоянное, это ощущение. И каждый раз, когда я с этим сталкиваюсь, то зарекаюсь, что больше этим заниматься не буду, и гори оно все пропадом, все эти люди, которые не видят никакого блага с нашей стороны. И за своей злостью и ненавистью не замечают прекрасные вещи.
Появляется какое-то внутреннее отторжение, желание больше никогда этим не заниматься. А потом проходит какое-то время - и все равно этим занимаешься. Потому что объяснять что-то кому-то - неправильно. Переубеждать - пустая трата времени и сил. Остается тратить свое время на то, чтобы делать свою работу хорошо. И надеяться, что когда-нибудь у людей все-таки будет прозрение.
- А сколько там людей, которые думают подобным образом?
- (Думает. - Е.К.) Я думаю, что большинство людей, которые там, не то, что ненавидят нас или Украину - они просто ненавидят все. Вот тот же самый город Дебальцево, его же не война эта разрушила.
- А кто же?
- Такое впечатление, что война там началась как минимум 40 лет назад. И вот люди всю жизнь прожили в этой разрухе. Мирились с этими разбитыми дорогами, с разбитыми окнами в подъездах, с темными улицами без освещения. При этом всю жизнь обвиняли во всех грехах кого угодно. А ведь по большому счету, если у тебя в подъезде не горит лампочка, какого хрена обвинять в этом Президента?
Ощущение такое, что люди там привыкли годами жить в надежде на то, что рано или поздно кто-то должен прийти и им помочь. Проходят годы, но никто не приходит, не помогает. И тут вдруг - война. И нужно теперь обвинить всех! А обвиняя кого-то, ты сам себе создаешь иллюзию того, что ты хороший. И постепенно начинаешь в эту иллюзию верить.
- И вот ты приехал из зоны АТО в Киев. Что скажешь о столице?
- Киев? Ну, что тебе сказать. Люди как жили, так и живут. Кто-то заплатил на карточку 100 гривен на помощь фронту - и ему стало от этого легче. Кто-то встретил меня лично и дал деньги мне лично в руки, более крупную сумму. И объяснил, почему он не хочет, чтобы сын (муж, брат) шел на фронт. Что он готов платить все, чтобы в этой стране было благополучие.
И это тоже определенная компенсация за то, что он не дал погибнуть своим родным. Это Киев - и дай Бог, чтобы люди здесь всегда ходили вот так беззаботно по кафе. Дай Бог, чтобы они никогда не думали о том, что где-то кто-то помогает.
- Как тебе, кстати, предвыборные бигборды? К примеру, на Подоле они стоят с интервалом не больше 30 метров. И это от одной партии, а ведь выставили их многие…
- Бигборды? Ты не поверишь, я не обратил внимания ни на один бигборд. Я давно уже отключился от этих вещей. Точно так же я в последнее время не смотрю по телевизору новости.
- Твоя супруга Ольга, насколько я знаю, живет в Кременчуге. Как она относится к твоей работе в зоне АТО?
- Ну, я много лет живу достаточно кочевой жизнью…
- …А теперь к кочевой жизни добавилась еще и опасность…
- А я всегда жил кочевой и опасной жизнью - по большому счету (смеется. - Е.К.). Но дело не этом. Нормально она относится к этому. Тут есть еще и определенное совпадение: она, в общем-то юрист по налоговому законодательству. И в связи с тем, что сейчас бизнес у людей не слишком процветает, ее услугами стали меньше пользоваться. Кто-то экономит, кто-то вообще приостановил свой бизнес…И у нее появилось много свободного времени. А так, как годами было какое-то недовольство Системой, она решила посвятить свое время борьбе с Системой. С налоговой инспекцией, с начальниками налоговой инспекции. Она сейчас очень увлечена самой идеей люстрации. И это поглощает очень много времени. Она вдруг получила полное понимание того, почему можно увлечься чем-то - и забыть позвонить любимой жене. У нее сейчас - такая же ситуация: бывает, что она день-два забывает позвонить мужу (смеется).
На самом деле то, что я нахожусь там…я никогда не забываю о своей супруге. Я о ней все время думаю. Но сутки пролетают очень быстро. И действительно часто забываешь позвонить. Кажется, вот-вот, вот сейчас успею - а потом смотришь: уже 2 часа ночи! С утра звоню, думаю, скажу ей «Доброе утро!» - а в ответ слышишь: «У меня собрание Люстрационного комитета» (хохочет. -.Е.К.)
Это замечательно на самом деле. Более того, я абсолютно уверен, что муж и жена, которые всю свою жизнь находятся друг с другом, имеют общий бизнес и держат друг друга за ручку, в конце концов имеют меньше шансов любить и быть любимыми, чем так, как живем мы с ней. Это потрясающее единение...
Евгений Кузьменко для "Цензор.НЕТ".
